Однажды, Владимир Андреевич Карначев рассказал мне историю, про своего преподавателя, в ростовском художественном училище.
Иванов был мощным коренастым мужиком, с внушительным взглядом и глубоким басом. Преподавал скульптуру. Конец 70-ых, первокурсники пришли на первое занятие, преподавателя нет. Пока ждали, все занялись своими делами, кто болтал, кто в портфеле ковырялся, кто в носу.
Через полчаса заходит Иванов. Молчит. Смотрит. Все притихли. Тот грузно сел на стул, уперся рукой в подбородок и… молчит. Долго молчал, минут пять, Станиславский бы удавился от зависти, вместе с Немировичем и с Данченко заодно. Наконец, заговорил:
— Зачем пришли? Зачеты я всем и так поставлю. Так что ходить сюда не надо. Зачем пришли?
— Как это, зачем? — заголосила молодежь, — учиться. Мы же будущие художники!
— Вы не художники, а дерьмо. Ведь художник — это что? Это неуемная, безусловная пытливость рук. Были бы художниками — уже бы тут пластилин мяли и глину замешивали. Пусть, неумело, коряво, по-дурацки, но всё же… просто от избытка внутренней неуспокоенности. Так что вы не художники, а дерьмо. Валите отсюда.
— А можно остаться? — робко проговорила одна «надежда» будущего советского искусства.
— Можно.
— А как же «дерьмо»?
— Любое дерьмо относительно.
— Как это?
— А так. Каждый человек может изменить свою жизнь в любой момент, просто начав думать и делать по-другому. Даже, если, как вам кажется, вы ничтожество и ничего из себя не представляете никто не заставляет вас продолжать им быть дальше. И даже, если вам это не только кажется, то всё равно никто не заставляет. Сделайте то, что никогда не делает дерьмо — не болтайтесь на поверхности, уходите в глубину.
— В глубину? Что это значит?
— Это значит, что не надо искать сложные ответы на простые вопросы, надо искать простые ответы на сложные вопросы.
Остались все. Никто не ушел.
PS: это отрывок из моей книги об искусстве «Гардарики. Ради дождя. Или заметки странствующего художника о жизни и искусстве», выйдет в издательстве АСТ в мае.
Иванов был мощным коренастым мужиком, с внушительным взглядом и глубоким басом. Преподавал скульптуру. Конец 70-ых, первокурсники пришли на первое занятие, преподавателя нет. Пока ждали, все занялись своими делами, кто болтал, кто в портфеле ковырялся, кто в носу.
Через полчаса заходит Иванов. Молчит. Смотрит. Все притихли. Тот грузно сел на стул, уперся рукой в подбородок и… молчит. Долго молчал, минут пять, Станиславский бы удавился от зависти, вместе с Немировичем и с Данченко заодно. Наконец, заговорил:
— Зачем пришли? Зачеты я всем и так поставлю. Так что ходить сюда не надо. Зачем пришли?
— Как это, зачем? — заголосила молодежь, — учиться. Мы же будущие художники!
— Вы не художники, а дерьмо. Ведь художник — это что? Это неуемная, безусловная пытливость рук. Были бы художниками — уже бы тут пластилин мяли и глину замешивали. Пусть, неумело, коряво, по-дурацки, но всё же… просто от избытка внутренней неуспокоенности. Так что вы не художники, а дерьмо. Валите отсюда.
— А можно остаться? — робко проговорила одна «надежда» будущего советского искусства.
— Можно.
— А как же «дерьмо»?
— Любое дерьмо относительно.
— Как это?
— А так. Каждый человек может изменить свою жизнь в любой момент, просто начав думать и делать по-другому. Даже, если, как вам кажется, вы ничтожество и ничего из себя не представляете никто не заставляет вас продолжать им быть дальше. И даже, если вам это не только кажется, то всё равно никто не заставляет. Сделайте то, что никогда не делает дерьмо — не болтайтесь на поверхности, уходите в глубину.
— В глубину? Что это значит?
— Это значит, что не надо искать сложные ответы на простые вопросы, надо искать простые ответы на сложные вопросы.
Остались все. Никто не ушел.
PS: это отрывок из моей книги об искусстве «Гардарики. Ради дождя. Или заметки странствующего художника о жизни и искусстве», выйдет в издательстве АСТ в мае.
