ПРИНЦ АЛАДДИН

Как-то у Юры Казарина в разговоре о творчестве я услышал мысль, что есть текст-замысел, а есть текст-промысел. Текст-замысел — это то, что родилось у тебя в голове, на стыке сознания и интуиции, это озарение, ухватившее что-то важное на одной из граней большого мира. Текст-промысел — это то, получилось/позволилось воплотить в итоге: в картине, в стихе, в мелодии или в проекте.

Аладдин, как известно, был ненастоящим принцем (у меня на голове, впрочем тоже всего лишь тряпка для кистей). Но у него была лампа и джин. Мы, ясно дело, лампу с джином в центре современного мегаполиса вряд ли найдём, но…

Когда я учился на психфаке у нас была практика в дурдоме. Так вот, там «жил» один мужик, он считал себя великим художником, воплощением пяти гениев: Леонардо, Веласкеса, Рембрандта, Моне и Пикассо. Всем представлялся как Ловеромпи. Когда я спросил, где его картины, он ответил, что они у него в голове.

— Почему? Почему только в голове? Вы никогда не пытались их воплотить на холсте?

— Нет.

— Но почему?

— Потому что, я не могу позволить себе опорочить божественный замысел человеческим промыслом.

В действительности, великими художниками становятся те, кто не боится переходить от замысла к промыслу, кто без устали «трёт свою лампу» и смотрит, что из этого получилось. А потом берет следующий «холст» и начинает заново. Почему так? Мне кажется, всё дело в пресловутом зазоре между замыслом и промыслом. Для его преодоления нужно, чтобы джин из банального исполнителя трёх желаний превратился в друга, а это возможно, только если дать ему свободу — свободу пробовать и ошибаться.

Без многочисленных попыток и экспериментов — нет творчества. Без ошибок — нет достижений. Можно ли без этого прожить жизнь? Можно. А нужно? Вряд ли.